Пантелеев Анатолий Викторович.
Начальник Информационно-архивного отдела филологического факультета СПбГУ.
Действительный член Петровской академии наук и искусств.
Анатолий Пантелеев
ГОРЫШИН
В декабре 1981 года, начиная работу по подготовке научной конференции, посвященной 55-летию со дня рождения Василия Макаровича Шукшина, я в первый раз решился на встречу с не знакомым мне человеком Глебом Александровичем Горышиным. Знал я о нем только то, что он известный писатель и главный редактор журнала «Аврора». Я был уже знаком с его рассказами и очерками путешествий, но в данный момент главным для меня было то, что Глеб Александрович не раз встречался с Шукшиным, вел переписку с ним и даже поучаствовал как актер в небольшом эпизоде фильма В. Шукшина «Живет такой парень». И мне очень хотелось, чтобы Глеб Горышин поделился на нашей будущей конференции своими воспоминаниями о Василии Макаровиче...
Из-за большого стола, стоявшего в просторной комнате, навстречу мне поднялся высокий красивый мужчина с приветливым лицом и добродушной улыбкой. Он пригласил меня присесть за журнальный столик, и страх мой сразу пропал — неподдельное внимание, расположение и откровенность собеседника с первой же минуты окружили меня дружеской атмосферой.
Наверное, он был очень занят, но никак не выказал это ни в голосе, ни в поведении. Чувствовалось, что Шукшин для него человек родной и любой разговор о нем — в радость. Минут пятнадцать продолжалась наша встреча, и я уходил с подаренной Горышиным книгой и дорогой для меня подписью на всю страницу. Наше приглашение на конференцию было принято им с радостью.
В октябре 1984 года переполненный актовый зал филфака Ленинградского университета два дня слушал доклады, выступления, воспоминания, стихи и песни о Шукшине. Выступление Глеба Горышина, конечно же, было одним из ярких и запоминающихся.
И уже потом, в последующие года, на любую просьбу о Шукшине, Глеб Александрович откликался мгновенно: вечер в Доме молодежи 1985 года; интервью для телевидения за Смольным, у того низкорослого желтого дома, в котором в конце 40-х годов проходил краткосрочные курсы связистов Василий Шукшин; вечер памяти в Пушкинском Доме.
«Глебушка! (так ласково обращался к нему в письмах Шукшин). Ты вот там в Варшавах и т. д., а сам очень русский. Тоска твоя русская. Ну, пей, пой, декламируй — а все русский. Люблю твои письма — длинноногие, нескладные, умные. Все заботятся о земле Русской, кроме ее истинных сынов! Пожалуйста, пиши мне. ...Люблю твою честную прозу. Шукшин».
Да, Глеб Александрович тоже был полностью растворен в шири и богатстве русской природы, русского мировоззрения. Он никогда не акцентировал на этом внимание свое и окружающих, но то, что он говорил и как он говорил, выдавало в нем суть, здоровое внутреннее богатство большого русского писателя. Недаром так роднились они с Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым, Василием Беловым, Валентином Распутиным, Федором Абрамовым, Юрием Казаковым и многими другими русскими писателями.
Однажды как-то случайно я нашел для себя такое сравнение: есть писатели, которые, взяв тебя с первых своих страниц за руку, увлекают и ведут по тропинкам своей памяти, воспоминаний, размышлений, и ты радостно отдаешься этому влечению, закрывая глаза и не боясь ни споткнуться, ни оступиться, ни оскорбить свой душевный настрой...
А есть другие — они тоже берут тебя за руку, увлекая за собой, но ты начинаешь сопротивляться и широко раскрытыми глазами глядишь под ноги, боясь споткнуться, упасть или вляпаться в какое-нибудь г... Такой «литературы» сейчас хоть пруд пруди.
В июле 1989 года мы вновь повстречались с Глебом Александровичем, но уже на Алтае, на юбилейных Шукшинских чтениях. Я с фотоаппаратом и камерой сидел на крыше какого-то автобуса на горе Пикет, где проходил основной праздник, и вдруг заметил в многотысячной толпе высоченную фигуру в соломенной шляпе, которая как ледокол во льдах медленно пробивала себе дорогу к цели. Оба удивились, обнялись. Добирались ведь разными путями, даже не зная — кто когда поедет на Алтай. Через полчаса мы вновь расстались — у каждого были свои задачи. Я смотрел ему вслед, и в памяти всплывали слова Василия Макаровича — «...Милый мой, понимаю тебя всего от пят до макушки. А если учесть твой рост, то выходит, что понимаю много... Не тоскуй, Глебушка. Работай — в этом наше спасение...» И чуть дальше — «Дай Бог нам с тобой, Глебушка, и дальше встречаться где-нибудь на Руси».
Через несколько месяцев Глеб Александрович подарит мне рукопись своего стихотворения — «Родина Шукшина».
29 апреля 1990 года я напросился к Глебу Горышину домой — подарить какие-то фото и поснимать писателя за работой. С женой, Эвелиной Павловной, прекрасным художником, они жили в доме на канале Грибоедова на последнем этаже. Скромная, но просторная квартира хранила, да и сейчас хранит, следы былых путешествий писателя — находок, старинной утвари, местных сувениров... В узкой комнате с высокими потолками (в иных и невозможно было себе его представить) — кабинете, среди малочисленной мебели стоял старинный письменный стол, а на его углу на высокой деревянной подставке - портативная пишущая машинка «Москва».
Глеб Александрович с его полушутливой ухмылкой рассказывал, как он работает: курит, ходит по комнате от двери к окну и обратно, подходит к машинке, набирает прямо на ней слово, абзац, страницу... и вновь меряет шагами комнату от двери до окна. Никаких черновиков — прямо на пишущую машинку. И все это стоя, не присаживаясь, не прилаживаясь.
Потом мне часто приходилось видеть Глеба Александровича на писательских съездах, пленумах, на праздниках Дней славянской письменности в Вологде и Новгороде, Рубцовских конференциях, Рубакинских чтениях и многих других.
Вспоминается незабываемая встреча в Санкт-Петербурге в марте 1998 года. Тогда к нам для подготовки выездного пленума СП России, согласования мероприятий со Смольным приехали В. Распутин, В. Белов, В. Крупин, председатель писательского Союза В. Ганичев. И Глеб Александрович был непосредственным участником встреч этих дней -и в библиотеке Блока, и в Пушкинском Доме, в издательском доме у В.А. Смирнова-Денисова. Особенная его близость к Белову проявилась и в эти дни - они постоянно были рядом и разговорам их, казалось, не будет конца. Как некогда Федор Абрамов, Глеб Горбовский, Юрий Казаков, Горышин тоже бывал на родине Василия Ивановича в Тимонихе и познавал секреты «баньки Белова».
Особенно раскрывался Глеб Александрович в компании, за столом, когда после официальных речей являлась свобода — блестящий юмор, умение выслушать собеседника, что-то прочесть и даже поддержать песню — в этом ему тогда не было равных.
О песнях. Как-то приехал из Новгорода Михаил Петров, главный тогда редактор и издатель замечательного журнала «Русская провинция», приехал с женой, вечером случилось небольшое застолье у знакомых, у меня была гармонь, и где-то в середине общего праздника я растянул меха — «Спят курганы темные, солнцем опаленные». Песню сразу же запели, и я увидел, с каким упоением и наслаждением, растянувшись в огромном кресле и вытянув ноги, Глеб Александрович подхватил слова. Пел громко, азартно, словно доставая на-гора всю радость тех трудовых лет, энтузиазм первых пятилеток. Слова он знал, все помнил, хотя не думаю, что такие минуты бывали у него частыми. Потом пели еще — советские песни, песни Великой Отечественной войны, русские народные.
Напевшиеся и разгоряченные шумно что-то обсуждали, и тут один из присутствующих обронил какую-то фразу о «совдеповских песнях».
Глеб Александрович помрачнел, сжался и, не глядя на того человека, негромко сказал в притихшей комнате, что время советской власти — это практически его жизнь и жизнь его родителей, и он никому не позволит клеветать или оплевывать то, о чем тот не имеет ни малейшего понятия. Повисла неловкая пауза, после чего мы еще немного посидели за столом и вскоре начали расходиться.
Глеб Александрович умел даже в самых близких компаниях быть верным своему внутреннему голосу и верности убеждений, не скрывая их и не давая взять верх преступившим грань. Несмотря на свое кажущееся добродушие к окружению и окружающим, он всегда был боец.
Осталась у меня и часовая видеозапись нашей встречи в Комарово в сентябре 1996 года. Мы договорились заранее и где-то пополудни устроились за столом перед его крохотным домиком (ему выделяли половину писательского дома для летней работы). Сигареты, пепельница, микрофон на столе — все наше богатство. Было уже прохладно, Глеб Александрович сходил за свитером, поежился, как-то со смешком присаживаясь улыбнулся и сказал: «Че говорить-то?» Я не проронил ни слова, все было заранее оговорено. Сам слушал его, не перебивая, не задавая вопросов. Работал только камерой. Он рассказывал о родителях, о своей юности, путешествиях по тропинкам поля своего.
Вспоминая сегодня Глеба Александровича Горышина, оглядываясь и перечитывая иногда страницы его книг, стихов, я с благодарностью думаю о том, что какую-то часть своей души он смог передать и мне, передать радость окружающего мира природы, вещей, радость от общения с ними, с великими благородными людьми из числа писателей нашей любимой России. Дом Книги. Канал Грибоедова. Спас-на-Крови. И высокая фигура Высокого человека, медленно идущего вдоль чугунной ограды — «Не тоскуй, Глебушка...».